Февраль - итог зимы постылой,
Отбыл и отбыл день пустой,
В туманах, ставших на постой,
Садится серебро светила,
Снег голубой изъеден с тыла
Ультралиловой густотой.

Свинец небесный не колышет
Сна оглушающую тишь,
Амфитеатр снежных крыш
Навис над озером застывшим.
Плат кладбища, крестами вышит,
Прижался к складке горных ниш.

Еще не вечер - предвечерье,
Час фиолетовых теней...
В суть иероглифов ветвей
Душа, всей сущностью дочерней,
Вникает - эхом вторит в ней
Каверн саморазоблаченье.

Ведь там, в пустотах филиграни,
Таится времени секрет:
Всегда малиновой заре
Закат наследует багряный,
И жизнь от молодости рьяной
Стремится к старческой поре.

Смысл очевиден и обыден,
Но в нём - и приговор и срок,
Ведь даже самый первый вдох
Уже таит последний выдох,
И гены в первозданном виде,
Содержат гибельный итог.

Поэтому тщета наряда
Душе претит - всё блеф, всё сны -
От нежной зелени весны
До катастрофы листопада...
Усталость - расцветать и падать -
Несносней зимней белизны.

В гипнозе долгого раздумья,
В час одиночества ума
Душе всё явственней обман
Любви, надежд и веры юной,
Как будто в полночь, в полнолунье,
Спал перламутровый туман,

И смутность призрачного плена
Осела, проясняя суть:
Я - одноразовый сосуд -
Для сосланной на заземленье
Души, парившей во Вселенной,
Уставшей грезить на весу...

Раскаяньем, повиновеньем -
Она в досаде узнает
Грехопадение свое
Былого заживорожденья,
Но - всё пред вечностью - мгновенье,
И даже ссылка в бытиё.

Лишь в феврале, под стать природе,
Вершащей годовой виток,
Душа предвидит свой итог,
Ждет отдыха или исхода,
И смерть ей шепчет о свободе -
Восстань, и преступи порог...