Задерживаться после окончания рабочего дня могли только по острой производственной необходимости люди, фамилии которых обязательно заносились в приказ, поэтому все праздники отмечались в обед. Дима не любил самый конец застолья, когда, выпив по последней, коллеги начинали собирать остатки еды, чтобы отнести в холодильник, а женщины шли к умывальнику мыть посуду. Как-то в спешке раздвигали столы, разносили по кабинетам стулья.
       Обычно пили коньяк, пряча на проходной плоские фляжки во внутренних карманах курток или просто под кофтой за поясом, а сегодня посреди стола лежала пустая полторашка из-под «Зеленоградской», куда они с Костей переливали водку у крыльца магазина, вылив минералку под ноги. И женщины пили водку, смешивая с немецким апельсиновым соком. Тарелки тоже поленились доставать, и резали колбасу и сыр прямо на бумагу для самописцев.
       Дима незаметно вышел в коридор и в одиночестве спустился на лифте к холодной галерее. Осеннее солнце спускалось к крыше гостиницы на другой стороне проспекта, косые лучи падали на ярко-зеленый газон. Ему вдруг захотелось, чтобы за окнами шел мелкий осенний дождь. В глубине души рождалась меланхолия — из смеси грусти по ушедшему лету, легкого разочарования в собственной счастливой звезде, все реже балующей бывшего любимца, неудач последнего времени.
       Темно-серые ступени бетонной лестницы, двухцветные коричневые стены светлее сверху и темнее внизу. Дима свернул к первой справа с золотистой табличкой двери и вошел внутрь.
       - Привет, - сказал сидящей за компьютером лицом к входящим стройной темноволосой девушке, - ты одна?
       - Да, Иван Борисыч с обеда уехал в БАРС. Ты где был? Я звонила. Ты пьян?
       - Занят был. Давай чая попьем.
       - Давай. Сходи за водой.
       - Лен, давай ты сходишь. Ладно? - Дима не взял протянутую ему пластиковую бутылку.
Окон в приемной не было, а дверь в кабинет начальника была закрыта. Он выключил свет, оставив только настольную лампу и небольшая комнатка погрузилась в приятный полумрак. Дима сел на маленький уютный диван, стоящий боком к столу, откинулся на спинку и прикрыл глаза.
       Лена пришла через пару минут, достала из шкафа две кружки, пакетик чая и вазочку с несколькими печенюшками, включила чайник, потом скинула на пол розовые шлепанцы и с ногами забралась на другой конец диванчика, положив правую руку на спинку. Дима слушал нараставший шум чайника, медленно переводя взгляд с фикуса, росшего в большом коричневом горшке на полу, на Лену и дальше на пчелок, нарисованных на боках белых кружек, на ровные ряды сегрегаторов на полке над столом. Его душу наполняли умиротворение и светлая радость, которыми хотелось поделиться.
       - Здесь сейчас так по-домашнему, - сказал он, глядя ей в глаза, - так хорошо... И хорошо, что ты есть, и мы с тобой друзья.
       Дима подвинулся к ней и аккуратно положил голову на ее руку. Лена не ответила и, находясь во власти тех же чувств, свободной рукой стала медленно перебирать его волосы. Как бы благодаря, он легонько потерся щекой о ее запястье. Голова приятно кружилась, от тепла и полумрака клонило в сон. Плавный поток мыслей сворачивал на легкую грусть о несбывшемся, о чудесном далеком, которое могло бы быть.
       - Лен,.. - Дима понял, что стоит только начать, и воображение уже не остановишь.
       - Лен, - сказал он увереннее, решив, что продолжить стоило, - у меня есть друг Саня. В начале девяностых они втроем с Ташкента сюда приехали, три приятеля не разлей вода. Они русские все. Я тебе про них сначала... ну, чтобы ты поняла... А ты же его и знаешь.
       - Федоткин?
       - Да. Он же в Швейцарию уехать хотел еще тогда. Друзья-то его уехали, один туда, второй в Германию. Вот, Лен, понимаешь – Саня остался ведь. Там лучше жизнь, Лен, там порядка больше, денег. Ты представь только...
       Дима подвинулся ближе, она с интересом смотрела на него.
       - Он не захотел из России уезжать. Только поэтому, у него же на тот момент не было других причин. А вот сейчас, когда они в гости приезжают, да и переписываются, когда рассказывают, Лен, он ведь жалеет. Я вижу. А потом... ну как бы тебе сказать, потом снова в руки себя берет. Это же Швейцария, там рай земной, а тут Россия. А он опять не жалеет потом, укрепляется в мыслях. Тут Родина, понимаешь?
       Щелчок автоматического выключателя. Лена налила в кружки кипяток, заварила один на двоих пакетик, бросила по ложке сахара и снова села рядом с Димой.
       - А у меня в другом дело, - он взял ее за руки, и она не убрала их, - Лен, знала бы ты.... Сейчас... я... как бы объяснить, чтобы ты поняла.
       Они сидели слишком близко, и Диме было сложно сосредоточиться, он чувствовал ее тонкие пальцы. Хотелось договорить, излить душу и одновременно хотелось забыть о волновавшем еще пару минут назад и раствориться в сладкой радости поцелуя, положить руки на упругую грудь, потом ниже на животик, еще ниже. До этого дня они были просто друзьями, Лена хорошо знала его жену. И эта мысль заводила еще больше.
       -Я вот живу здесь, с Катей, сыночек растет – учился ходить, теперь говорить учится. У нас есть жилье, работа. Лен, я не изменяю ей и не изменял никогда. А порой я жалею. Ты пойми только о чем я... Такого времени не будет уже никогда. Я – дитя девяностых, я люблю эту жизнь... Меня, если сейчас, то не осудит никто, так принято потому что... Скоро все станут жить как я. Тогда Русь опять святой будет.
       На любимой теме глаза Димы загорелись, на время он забыл о волнующей близости.
       - Так будет, не через год, через десять. Это мы сделаем! Ну, не мы, лучшие люди чем мы, но и мы тоже. Ты не замечаешь? Уже! Тут сначала в сознании сдвиг, «правильных» становится все больше. Это будет трансформация, события снежным комом нарастут, все быстрее, быстрее. Не революция, все произойдет как бы само собой.
       Лена смотрела и чуть улыбалась.
       - Тогда посредничество на нет сойдет, не сразу, постепенно. Разрыва такого Москвы с Россией не станет. Нет, он будет, но в другом. Не в деньгах – в Духе, первичные идеи, главный тренд все равно будет вырабатываться там. Лен, понимаешь, из вавилонской блудницы мы сделаем Третий Рим. Ты сейчас поймешь о чем я. Тогда спасется большинство, ну, жить начнут так, что в рай попасть смогут. Хотя рай – неверное понятие. Неважно.
При переходе к главному на его лице отразилась жалкая улыбка.
       - А до того они живут иначе. Лен, я бы тоже так мог. Эта энергия большого города, новых встреч, денег. Лен, ну скажи, я же нравлюсь тебе? я же нравлюсь женщинам? Я иногда так жалею. Работать в Москве, зарабатывать, жить случайной любовью, радостью корпоративов. Трэш, приключения, пока молодой. А потом образумиться со всеми вместе.
       - Дим, все по отдельности я понимаю, но в-общем неправдоподобная чушь у тебя, какие-то теории странные. Обыкновенно живут люди и ты также живешь, - в первый раз она перебила его импульсивный поток сознания. При чем тут Саня, Швейцария, Москва?
       - Он в Европу хотел, а я в Москву. Мы оба тут. Он – ради Родины, я из-за православной идеи. Ты пойми, меня не держит ничего. Разве я не могу завтра вещи собрать и ехать куда сам захочу, жить как сам хочу?
       - А ребенок? семья.
       - Вот! Что я, цепью прикован? Да не они меня держат, об этом я тебе и говорю. Я хоть завтра бросить их могу, мать бросить. Что они мне. Скажут «подлец». Да пусть! У меня будет новая жизнь, мне плюнуть будет и растереть. Я сам... И Саня сам тогда не поехал.
       - Дим, ты какие-то ужасные вещи говоришь, нехорошие, - Лена отняла руки и немного отодвинулась, - ты всегда такой? У пьяного на языке, что у трезвого на уме.
       - Лен, - он тоже демонстративно отодвинулся от нее, сев на самый краешек дивана, - я говорю как есть. Я делаю так как считаю нужным. Любой человек, понимаешь, все без исключения, растят детей, верность друг другу хранят либо по любви, либо из-за чувства долга. И жертвуют чем-то. Я нехорошие вещи говорю!.. Да! Я люблю Москву, я хочу денег, я хочу окунуться с головой в этот омут, и гори оно все. Ну не всегда,.. а приходят мысли. Но я здесь. Это жертва. И обидно... хотя я не ради благодарности и судить не хочу.
       Он сцепил руки, думая, что последние слова проговорил излишне эмоционально. На минуту наступило молчание.
       - Не знаю, Дим, - Лена опять подвинулась к нему, - ты заморачиваешься... Ну ты молодец, да... Правильно все.
       Он молча посмотрел на нее и после короткой паузы снова взял за руки. Она тоже молча смотрела ему в глаза. Медленно, очень медленно он начал наклоняться, пока их головы не соприкоснулись. В секунды все его сознание захватила одна единственная мысль, и он сначала аккуратно, а потом все более жадно стал целовать ее вкусные терпко-сладкие губы. И Лена ответила на поцелуй.