Не больно жжёт холодный ветер, море
Недалеко и камни рукотворны,
Бегущей линией затейливо – проворной,
Мне сообщают о моём позоре.

Так стыдно мне, я сам ли это строил,
Копал ли золото скульптурам Петергофа,
Я ли распят и здесь моя Голгофа,
И мой ковчег, а с ним и подвиг Ноя?

Я ною, плачу, здесь моё крещендо
Здесь штабель линий, холод циркуляров,
Голодный дух, не он ли плод кошмаров,
Слащавой циркульности домена перпенд"о"

"о"куляра, маяк кроваво - сдобный?
Я болен был величием России,
Зачем хочу, чтобы меня спросили
По - канцелярски, чуя страх утробный?

Я бы ответил, что Москва за нами,
Я бы ответил, что народ России
Не только в Питере, а в Питере красиво
И черными, и белыми ночами.

Столь краток век! И мрамор склепа белый
Потомкам сохранит названье тела,
Оно в могуществе, столь искренне хотело
Величия России и … сумело!

Спасибо, Петр, твой памятник и ныне
Великой поступью явился судьбам многим,
Трагедия и фарс! Тандемом строгим
Переменили многие святыни.

Спасибо, Петр, не здесь моя столица,
Венеция нужна венецианцам,
А Петербург так нужен иностранцам,
Мне остается только поклониться…

Куртинам крепости – они не меч дамоклов,
Они годны влюблённым поцелуям,
Картинам - сквозь оптические стекла,
Карнизам стен - за них не упаду я.

Столь канцелярна жизнь! И смысл парада
Размыло время, нищета народа,
Он сотворил до нас величье свода
Исакия – нелепая награда.

Пустая жизнь, никчемность жизни бурной,
Колготочно - продажная аллея,
Я помещаю своя память в урну,
Для этого не надо мавзолея!

Для этого не надо мавзолея,
Туда не может сердце поместиться,
Пришла пора и нам судьба проститься,
Прощаю я тебя, судить не смею.

Не смею Питер, град венецианский,
Далёкий мне, не здесь и сердце ныне.
Трудам Петра, второй Екатерине
Честь воздадут поэты – иностранцы.

Я сам поэт, хвала да убоится
Величия, при горе, горше перца,
Кровь ржавых крыш раскрашивает сердце
Которое не перестало биться.

Так смехотворен этот пафос важный,
Из «колыбели» - голос прежних стачек,
Ты до сих пор не можешь жить иначе,
Здесь моден фарс, а с ним и змей бумажный.

Нет грусти по царю, по Эрмитажу
Картинкой глянцевеет град Петровский,
Пусть здравствует директор Пиотровский,
А значит быть вину и эпатажу.

Не для меня твоё веселье, город,
Хотя милы театры и поэты,
Бессменный Розенбаум и куплеты
Премилых бардов, плачущих Садовой.

Хандра и боль, Пьеро, столь безучастно,
Склонил лицо, заныл, прижав гитару,
Мальвину и они запели парой,
Талантливо, без вызова – несчастно.

Просторный купол финского объёма,
Сигнальных пушек отгремели громы
И «Незнакомка» людям столь знакома,
Что Фаберже и суть закона Ома.

Но так слышно мне эхо Черной речки,
Близ «Англетера», где иглою встало,
Двенадцать Кать идут сквозь синь канала
Ночь продолжается: фонарь, канал, аптечка.

День продолжается, старушка - ленинградка
Мне помогает в карте разобраться
Да, в этом городе остались ленинградцы
И шепот боли слышен кровью сладкой.

Мне шепот боли слышен из колодца
Домов, что так податливы к измене,
Меняйся город – свежий акт на сцене,
Комедиантам город отдаётся!

16-170906 Сшонэ