А пощупать её мне пришлось при следующих обстоятельствах. За неделю до отъезда на учёбу в Москву летом 1978 года заскочил к своему другу в тот момент, когда в доме кроме него никого не было. Сели играть в шахматы. Дружок мой сильно призадумался над создавшейся ситуацией на доске, а я уверенный в своей победе стал разглядывать стену-перегородку, разделявшую пространство шлакобетонного дома на две комнаты: большую на два окна, в которой находились мы, и маленькую на одно окно, в которой вероятно была спальня. Точно также был разделён и наш дом. Но мне бросилось в глаза различие, и я изрёк вслух: «А тесть то у тебя умнее моего бати перегородку в доме сделал. Мой отец взял и «зашил» всё от пола до потолка, и спи там – задыхайся от нехватки воздуха. А Григорьич вон пространство в толщину чемодана до потолка оставил (на шкафе около перегородки лежал чемодан). Специально для воздухообмена. Молодец. Через секунды три, друг мой не отрывая головы от шахматной доски, произнёс: «Это Вов не перегородка, а икона. На бок, на брусок положена, и обоями обклеена».  «Какая икона, ты о чём?» - не понял я. «А вон иди в проход в комнату. Видишь, внизу у обоев трещина идёт? Отверни осторожно, чтобы дальше не разорвать, и посмотри» - ответил мне он, кивая в сторону прохода в комнату. Я подошёл к проходу и увидел, что действительно, по толщине (где-то около 7-8см против 3-4 см толщины перегородки из досок у нас в доме) этой перегородки с торца проходила трещина в обоях. Обоев было наклеено несколько слоёв. По их количеству (естественно не считал! а зря, просто в голову тогда не приходило, что вижу нечто такое, чего больше уже никогда не видеть), видно было, что перегородка в этом доме существует уже не один десяток лет. Отвернув слой обоев и газеты (нижний) в сторону большой комнаты и вверх в сторону потолка мои глаза увидели густую тёмно-коричневую краску (возможно это был грунт). «Масляной краской рисована? А сколько ей лет?» - спросил я. «Шестьсот, может восемьсот. Греки в Руссу привезли. Точно никто не знает когда. Ты, Вов, только никому не рассказывай, а то это очень страшная тайна! Ладно?» - услышал я.  « Я завтра, послезавтра уже в Москве буду, кому я там расскажу. А какое это дерево столько лет может выдержать? И что из цельной доски сделана или из половинок?» - продолжал я интересоваться. « Из кипариса, он не гниёт, а цельный или из половинок, этого я не знаю. Не удумай  у Михаила Григорьевича расспрашивать. Ты ничего не видел. Забудь».    « Хорошо, не боись! Сдавайся. Проиграл ты там. Хочешь ещё партию?».

На следующий день, сидя на берегу речки и потягивая через горло «клюковку» местного разлива с одним из корешей «химмашевской бригады», вдруг слышу от него вопрос: « Я видел из магазина не раз (грузчиком вроде как временно там работал), что ты вхож в дом к этому директору школы. Видел кадришь, малую! А что, говорят, они очень богато живут? Что у них в доме есть такого, чего у тебя или у меня нет».  « Да если только пианино. Старшая дочь у них с музыкальным образованием. А так всё тоже, что и у всех. И телек не фонтан. И ковров нет. Если только на втором этаже (чердак дома был благоустроен под жильё), да там я не бывал. А так как и у большинства – заходишь и видишь, что дом разделён: два окна – большая комната, одно окно – спальня, да сзади кухня, да типа – столовая что ли. Разделен, правда, по уму, перегородка из какой то большущей иконы, на бок положена. Ты думаешь, что если директор, да дом у него не деревянный, а шлакобетонный, так и богачи? В квартирах живут люди, богаче видывал. Это народ про его богатства треплет из зависти, что он сельскую школу-интернат превратил якобы чуть ли не в своё личное хозяйство. Злые языки страшнее пистолета». Ну а болтливые языки? Чего страшнее? Больше я Толика Павлова (клички Сивый и Фуцер),

сколько раз не приезжал в Руссу, не встречал. Интересовался у его корешей. Говорили, что сидит за квартирные кражи, домушничество. Когда я ему всё это рассказывал, у него уже была одна ходка, за передоверие руля (работал таксистом) в пьяном состоянии (совершили наезд на человека) моему бывшему соседу по с. Велилы (откуда, кстати, родом и коллекционер директор Григорьич) Алёшке Гарянскому (жили в леспромхозе два года в раннем детстве моём окно в окно, и на одной машине и переезжали оттуда в Руссу). Вышел он тогда быстро с шоферского поселения, бывал и у меня в доме, и я пару раз перед танцами заходил в его семью, и знал его родственников. Думается мне, что он как раз и есть тот зэк, о котором старорусские попы получили письмо (почему только от КГБ, а не из ИТК – не очень понятно), на которое решили не реагировать. А вот почему они решили не поверить этому заявлению, то это мне похоже придётся ещё рассказик, и может не один написать. Хотя тем, кто в теме, и кто подтолкнул меня на написание этих двух последних эссе, уже всё ясно.